– Какая? – перестав смеяться, зло спросила Антонида. – Самая обыкновенная. А что мне делать? Тут или смеяться, или плакать. Ишь, обиделся. Ну и оставался бы там, где шлялся, раз такой обидчивый. И на диван зря ушел, лежал бы рядом заместо кота, тебе еще бы мурлыкать научиться, – Антонида вдруг спохватилась, что говорит лишнее, и замолчала.

То, что сказал Анатолий, было таким диким, не воспринимаемым, что она даже подумала – муж дразнит ее и сейчас, наверное, лежит, посмеивается. И Антонида решила пойти и удостовериться, в самом деле у него одна кобура или он обманывает. Она уже спустила ноги с кровати, но холодный пол словно отрезвил ее, стало стыдно, стыдно не того, что она хотела удостовериться, а стыдно того, если при проверке окажется, что Анатолий не подшучивает.

Все-таки разыгрывает он ее или нет? У Анатолия никогда нельзя понять, шутит он или нет. Эта постоянная ухмылка словно говорила, все, что он ни делает в жизни, так – шутка. И в этот раз он, конечно же, решил поиграть, сытый кот, только что вылезший из чужой постели, и она, изголодавшаяся, соскучившаяся по мужской ласке, должна, видимо, изображать роль мышки.

Нет, она сейчас подойдет и проверит. И почему она не сделала этого сразу, почему так быстро поверила его словам? Что-то ведь послужило тому, что она так легко поверила? Но что?

Так, надо хорошенько вспомнить его поведение после возвращения. Конечно, ее удивило его спокойствие, мягкость, солидность или степенность, она даже не знала, как правильнее обозначить поведение Анатолия. Скорее всего, спокойствие и степенность. Но неужели все степенные люди тоже не вооружены, тоже не могут летать, а только делают «у-у-у-у-у-у»? Конечно, нет.

Все! Сейчас она подойдет и проверит. Боже мой, всего два слова, сказанных мужем, и ей уже стыдно лезть к нему под одеяло.

Нет, она умрет от этой неопределенности.

Конечно, разыгрывает. Уж чем-чем, а готовностью заниматься любовью в любое время в любом месте Анатолий мог гордиться.

Когда Анатолий ушел в четвертый раз, то через несколько дней на работу к Антониде заявилась его новая пассия, длинная, худущая, ни грудей, ни задницы. Не обращая внимания на женщин в отделе, «шкелетина» – так ее сразу окрестила Антонида – заявила:

– Ты думаешь, я твоего дармоеда кормить буду?

Надо сказать, что Анатолий не мог долго работать на одном месте, и каждый его уход от Антониды сопровождался и уходом с очередной работы.

– Где я таких денег возьму? – продолжала выговаривать «шкелетина». – У него, поди, и сбережения есть? Раз ушел, значит, должен половину забрать.

– Все свои сбережения он носит с собой, – так же громко ответила тогда Антонида.

– С собой? – удивилась «шкелетина». – Он что, их от меня скрывает? Где же он их прячет, сбережения-то?

– В штанах, – Антонида вытянула руку, опустила кисть и помахала, изображая колокольчик.

После этих слов весь отдел полчаса катался от смеха.

Потом смех перебрался в другие отделы – разве о таком можно было промолчать, – вскоре смеялось все Управление. И если бы в Управлении присуждали звание человека недели, Антонида непременно бы его заслужила. Да что там неделю, это ее выражение употребляется и теперь, каждый раз, когда кто-то хочет сказать о несуществующих сбережениях…

Нет, сейчас она пойдет и проверит. Антонида встала… прошла на кухню… глотнула кипяченой воды прямо из носика чайника и вернулась в комнату. Но не легла, а прошла к окну, стояла, глядела на спящий город.

Черт возьми, если тогда смеялось все Управление, то сейчас, наверно, укатался бы весь город, если бы узнал, на что она себя настраивает и все никак не осмелится.

Ведь если Анатолий ее разыгрывает, то подойди Антонида и произведи то действие, которое собралась сделать, – какую фору она даст мужу для насмешек. Антонида так и слышала слова Анатолия: «Что, хочешь завести мотор? И куда же собралась лететь? А билет есть? Сначала покажи билет».

А если не разыгрывает, и все ее действия окажутся напрасными, как им обоим будет стыдно.

Боже мой, разыгрывает, он ее или нет?

Хотя прошло совсем немного времени, неопределенность уже измучила Антониду, ей хотелось правды, хотя она и боялась ее… А вдруг… Что тогда делать?

Спит он или не спит? Вот будет потеха, если он спит, а она начнет проверку… целое кино под названием: «Проверка на диване». Хуже, если Анатолий притворяется спящим. Обязательно испуганно вскочит, вскрикнет и обязательно спросит: «А ты что тут потеряла?»

Нет, сначала надо узнать, спит он или нет, а потом и действовать. Действовать – стыдоба-то какая!

А может, плюнуть на все и спать? Правильно – спать, спать, спать. Антонида легла и укрылась с головой одеялом. Но тут же отбросила его. Да разве тут уснешь, зачем она пытается обмануть себя. Пока не будет полной ясности, никакой сон не возьмет ее. Надо было сразу узнать правду, а она… Поверила и начала разводить демагогию. Ведь знала, что он любитель разыгрывать. А может, с ним и в самом деле случилось такое. Вон газеты через день предлагают лекарства от импотенции… тут и у здорового сомнения появятся…

Анатолий заскрипел диваном, и Антонида быстро спросила:

– Ты спишь?

– Нет.

– К врачам ходил?

– Ходил.

– Ну и что?

– Ходил, – словно не слыша последнего вопроса, повторил Анатолий, прошел в ее комнату, присел на кровать и снова повторил. – Ходил. И к экстрасенсам ходил. Пока все бесполезно.

– И давно у тебя?

– Второй месяц. И, главное, неожиданно. Перед этим, где-то за неделю, на именинах у Ершова какую-то дрянь пили. Бутылки как бутылки, все на месте, пробки, наклейки… Многие поотравились, двоих даже в больницу отвезли. А мне ничего, хотя пил одинаково со всеми. Правда, неделю после этого никакого желания заниматься сексом, но это и раньше бывало. Все выяснилось, когда Любке захотелось, и она схватилась за наган… а там одна кобура…

Антонида не видела его лица, но почувствовала, что Анатолий усмехнулся.

– Ну и что тебе твоя лошадь сказала? – последняя подруга Анатолия была с лошадиными зубами, и Антонида, никогда не называвшая женщин мужа по именам, окрестила ее лошадью.

– Какая лошадь? – удивился Анатолий.

– Твоя красавица, которой ты подсунул кобуру.

– А почему лошадь?

– Ты что, не видел ее зубы?

– Да я как-то не особо приглядывался.

– Ну так что она сказала?

– Ничего. Сначала удивилась, а потом, когда я сказал, что больше не воспринимаю ее как женщину, обиделась. Не мог же я посторонней бабе сказать, в чем дело.

– Ты же с ней жил, какая она тебе посторонняя.

– Жил. Но такое сказать можно только жене, да и